— Ну так что, Валера, — я наконец прервал затянувшуюся паузу, украдкой стирая со лба выступившую от напряженной борьбы с самим собой испарину, — что ты хотел мне рассказать про девушку?
Почему я все еще пытался разговаривать с ним живым, когда мог без всяких проблем и проволочек допросить мертвого, я не знал. Ведь с трупом говорить гораздо проще, быстрее, да и чего уж лукавить… приятней. Но во мне все еще не сдавался какой-то внутренний тормоз. Убить человека, потому что так проще, мне все еще казалось недопустимым и жестоким, но в то же время что-то внутри меня возражало: «А что здесь такого?» Я уже с трудом понимал в этом противостоянии, кто где. Где Сила с ее хищными совращающими меня порывами, а где я, моя личность и голос моего здравого смысла. Все переплелось во мне слишком тесно, не позволяя провести умозрительную границу, которая могла бы отделить от меня пагубное влияние темного дара, и это очень осложняло… скажем так, проведение самоанализа.
Цыпин после этого вопроса зафонил смущением и растерянностью, какие всегда испускали заядлые студенты-прогульщики на зачете, к которому они не готовы.
— Э-э-э… понимаете, тут такое дело… — гляди-ка! На «вы» стал обращаться. Каким, оказывается, он может быть вежливым! — Я не совсем владею информацией по этому… э-э-э… вопросу.
Он постоянно мямлил, запинался и заламывал пальцы, с опаской поглядывая на малоподвижные фигуры мертвецов, по-прежнему тщательно стерегущих его телохранителей. Меня это начинало злить.
— Кончай мне пудрить мозг! Откуда ты вообще узнал о девушке?! — Я скинул с себя маску напускной любезности и впился тяжелым взглядом Цыпину в переносицу, показывая, что разговор теперь стал крайне серьезным.
— Я… э-э-э… я бы не хотел, как бы это сказать… распространяться о своих источниках информации… если вы понимаете…
Сегодня я как-то слишком легко выходил себя, поэтому не смог вытерпеть этой его мерзкой изворотливости и отвесил Цыпину мощный фронт-кик в грудь. Без лишней скромности скажу, что такому исполнению позавидовал бы и спартанский Царь Леонид, однако у этого поступка была еще и вторая сторона, помимо эмоциональной. Я просто-напросто боялся. Да, вы не ослышались. Сейчас я боялся сорваться и начать крошить всех не глядя. И этот психопатический страх произрастал из другой фобии — фобии стать заложником своей Силы.
Вы можете представить, каково это, когда ты страшишься сделать лишний шаг, лишнее движение, потому что понимаешь, что можешь не удержать свивший внутри тебя гнездо мрак, и из-за этого вокруг тебя начнут умирать люди? Возможно даже те, кто тебе небезразличен и дорог. Я вот могу, и от этого мне становится невообразимо жутко. Так что определил для себя, что если я прямо сейчас не смогу удержать дар, не укажу ему свое место, то возведу для себя психологический барьер, который не факт, что смогу хоть когда-нибудь преодолеть. И останется мне лишь уйти в добровольное изгнание, жить отшельником где-нибудь в безлюдной тайге, чтобы не стать настоящим монстром, которого из меня пытается делать Сила.
От моего удара Цыпина просто опрокинуло. Его ноги взлетели вверх так, будто из-под него выдернули землю. С глухим стуком он приземлился на лопатки, выплюнув из легких весь воздух. Губы его окрасились кровью из прокушенного языка, а грудина судорожно задергалась, безуспешно пытаясь побороть спазм диафрагмы, который мешал ему сделать вздох.
Я уверенно отмахнулся от ласково льнущей ко мне боли, чтобы не усложнять и без того нелегкое внутреннее противостояние, и присел на корточки возле Цыпина. С силой ухватив его за волосы, я поднял его голову от земли и заставил смотреть мне в глаза. Зверь во мне неистово бесновался в моей голове, глядя на беззащитную жертву, находящуюся полностью в моей власти. Но я твердой волей сдерживал его, не позволяя влиять на мои действия и желания.
— Ты ведь знаешь кто я? — Мой голос прозвучал почти рычанием, напугав даже меня самого.
— С… Секи… рин… Серг… Сергей…
Валерий Ильич очень боялся своей боли, но еще больший страх в нем пробуждал я сам. Тот, кто мог этой боли подарить очень-очень много. Он прочитал это обещание в моем взгляде и стал таким сговорчивым, что любо-дорого было смотреть.
— Чем я занимаюсь, тоже знаешь? — Продолжал я психологический прессинг, стараясь довести Цыпина до такого состояния, когда он уже просто не сможет мне врать.
— В… вы медиум… — сипло промямлил тот, с трудом выталкивая слова после моего удара.
— Правильно. А это значит, Валера, что тебе не обязательно быть живым, чтобы отвечать на мои вопросы. Ты понимаешь, к чему я клоню?
— Да! Я все ска… жу. Не нужно… больше…
Чего больше «не нужно» он не озвучил, но я и так все прекрасно понял, как и присутствующие здесь его охранники, которые сейчас трусливо прятали от меня свои лица, стараясь стать как можно более незаметными.
— Вот и молодец. Что ты знаешь о похищенной девушке?
— Почти ничего… — увидев, что я снова гневно сверкнул на него взглядом, Цыпин поспешил объясниться, — нет-нет, подожди! То есть, подождите! Серьезно! На меня вышел один человек, который рассказал, чем теб… вас шантажирует Хан, вот и все. Больше я ничего не знаю. Я даже имени ее не знаю! И уж тем более, я не имею понятия, где ее держат!
Цыпин отдышался и теперь очень охотно выкладывал все, что ему было известно, чтобы выторговать себе лишние минуты жизни.
— Кто на тебя вышел?
— Серб.
Наморщив лоб, я пытался припомнить кого-нибудь с подобным именем или прозвищем, но ничего не шло в голову. Только по марионеткам прошла рябь каких-то отдаленных воспоминаний, которые мне ничем не смогли помочь.
— И кто это?
— Это? — Цыпин искренне удивился, будто полагал, что с Сербом я должен быть знаком получше него. — Да обычная мелкая сошка. Собирает оброк с «дикарей» и принуждает их к работе за мизерный процент на Золотую Десятку.
Мгновенно посовещавшись с мертвецами, я узнал, что «Дикарями» на их жаргоне называют приезжих бандитов всех мастей и специализаций, которые наивно полагают, что Москва настолько огромный город, что здесь можно работать только на себя. Именно таких залетных и подминал под себя Серб, пополняя и без того огромную и разветвленную структуру столичного криминала свежими кадрами. Основной уклон у него был в автокражи и наркоторговлю, одни из самых прибыльных видов промысла в этом мегаполисе.
Коротко кивнув, в знак того, что информацию услышал и понял, я предложил рассказывать дальше.
— Э-м-м… вообще-то это все. Еще знаю, что в наймитах у него абреки ходят, и что крышует его некто Павел Ковровский, один из прихлебателей Хана. Но это действительно всё, клянусь!
— Хм… — меня посетила одна догадка, которая придавала разрозненной мозаике кое-какие видимые очертания картины, — а скажи, у этого Серба руки в порядке?
— Да-да-да! Вы все верно поняли! — Валера широко улыбнулся и часто закивал головой, всеми силами стараясь демонстрировать, что он вовсе не в обиде на меня, и что сейчас между нами происходит обычная светская беседа, которая никак не может сказаться на приятельских отношениях двух таких уважаемых джентльменов. А то что я возвышаюсь над ним лежачим, ухватив за волосы, так это ерунда. Обычные рабочие моменты! — Это тот самый тип, которому вы сломали обе руки.
— Значит, это ты, паску-у-уда… — в очередной раз за эту не такую уж и долгую встречу эмоции взяли верх над разумом, и вокруг меня закрутился вихрь силы. Как я сразу не понял, что именно из-за этого ублюдка бедняжка Алина попала под прицел криминального главаря Москвы? Совершенно очевидно, что это он… это он видел нас с ней в ресторане и преследовал по вечернему мегаполису. Мою недогадливость оправдывает только то, что я не знал о его связях с криминалом, хотя, глядя на методы работы, мог бы и догадаться.
Я стоял и словно со стороны наблюдал, как непроглядный мрак хлещет рваными щупальцами живых людей, как они начинают мычать от ужаса и брызгать слюной в преисполненном страха крике. Кто-то снова попытался сбежать, но был жестко остановлен обретшими нечеловеческую силу мертвецами. А один из восьми телохранителей вообще свернулся калачиком, поджав колени под себя, и тоненько скулил, роняя слезы на грязный бетон.